Голосование ногами и руками

Те, кто голосуют ногами, не делают погоды на выборах, но будущее страны во многом зависит от них. В современной экономике нужны креативные прорывы, а они зависят от настроения узкого слоя людей. Поэтому классический популистский авторитаризм больше не работает. Вернее, стратегия работает на короткий срок, но на более длительный срок она проигрышная. Восстановление компромисса между руководством страны и либеральной интеллигенцией поэтому в какой-то степени неизбежно. Вопрос только в том, насколько быстро в Кремле это осознают.

После протестного движения зимы 11-12-го, высшее руководство страны совершило совершенно предсказуемый поворот в сторону консерватизма. Этот поворот примерно совпадает с т.н. «Южной стратегией» Никсона. Действительно, арифметика российского электората такова, что Единой России можно относительно честно выигрывать любые выборы, если прямо опираться на социально консервативные и националистические слои населения. Понятно, что небольшая победоносная война не повредит. Но главное, что потеря поддержки либеральной интеллигенции не только не ослабила, а наоборот укрепила позиции Единой России, потому что наличие некоего внутреннего оппонента (если не врага) как раз и помогает привлечь больше консервативных голосов.

К сожалению, электоральная арифметика работает на выборах, но подводит в экономическом развитии страны. Высокообразованная и креативная часть населения имеет тенденцию быть либеральной по своим политическим взглядам. Почему креативность совпадает с демократическими инстинктами, мы точно не знаем, но это так. Для инновационной экономики России нужны именно эти довольно узкие слои населения. И нужны не просто так, чтобы были, а чтобы чувствовали себя уверенно и защищенно. Именно эти классы наиболее мобильны, и могут себе позволить выбирать страну, в которой развивать свой бизнес. Для них важны чисто личные свободы, но и политические свободы тоже. Их очень просто выдавить из страны – физически или просто загнать в состояние бездеятельности. Ведь что такое новая когнитивная экономика? Это, прежде всего, производство идей. И для конкурентоспособной страны уже недостаточно просто заимствовать чужие идеи, надо научиться производить свои. То, что сделали Nokia для Финляндии и Samsung для Кореи – этого Газпром не может сделать для России. Не потому что там работают нетворческие люди, нет. Просто сама инновационность стала двигателем экономического развития. А инновационность штука хрупкая и капризная. Например, у Вышки проблемы с набором иностранных профессоров – просто потому что новости из России в последние месяцы сами знаете какие. И так везде. Для того чтобы перезапустить российскую экономику, нужна либерализация политической системы, реформа юридической системы, и реальные антикоррупционные шаги.

В политике есть некоторые взаимные заблуждения, которые надо просто пережить. Российские либералы не замечают, что консервативное движение – не есть только искусственное создание коррумпированного государственного аппарата. Это реальная, аутентичная политическая сила, которая приобретает свой голос, и к которой надо относиться с уважением. Ведь эти люди никуда не денутся, и с ними надо научиться жить. Консерваторы тоже серьезно ошибаются: они ведут себя так, будто останутся у власти навечно. А политик всегда должен думать о том дне, когда его не выберут. И самое главное, они резко недооценивают непропорциональное влияние либеральной интеллигенции на российскую экономику. Общие же интересы обеих групп в том, чтобы восстановить то более или менее рабочее равновесие, которое существовало до 2011 года. Консервативный поворот должен замедлиться и повернуться вспять. Иначе экономика все равно сделает то, что было не под силу демонстрантам на Болотной площади.

Russia, long time on the fence

Thanks to those of you who asked how we are doing here with all the news. There is absolutely no threat to our personal safety here in Moscow. Ukraine is not going to launch an assault on Moscow. The news from the Eastern Ukraine is scary and disturbing, and it is all very personal to the people of Eastern Ukraine.

Much more troubling is the slow, but steady sliding into a more authoritarian, less free society. It is hard to say which is the cause and which is the consequence – the conflict in Ukraine (and inevitable although sad surge of “patriotism”) or the shift to authoritarianism. And internal politics is always linked to external; that much we know.

I think it is an oversimplification to think that all the strings in Russia are pulled from Kremlin, or personally by Putin. He is as much a hostage of the larger political forces as their master. (Although the decisions to annex Crimea and to threaten Ukraine with invasion are most likely his alone). The myriad small things to drag the country back in time come from many people. Here is where I disagree with most Russian liberals. Their mistake is to equate authoritarianism with one person, or with a corrupt clan of officials. In fact, Russia has seen the birth of a powerful political movement that is both socially conservative and politically repressive; they also tend to be hawkish in foreign policy. It is sort of a version of GOP a-la 1963. It is very unlikely Putin actually controls them, although he uses the movement when he sees fit – which tends to be more and more often. But the liberal minority needs to acknowledge this political force as a legitimate, powerful, if scary political opponent, not as a conspiracy of bureaucrats alone.

The shifts are many. For example, Duma is considering a law that requires bloggers to register with the Russian equivalent of FCC. This only pertains to those bloggers who have an average of 3000 hits a day, which I never have. So, OK, not to worry? Or, they will soon want people with dual citizenship to register with immigration authorities, although the Russian constitution explicitly allows dual citizenship and prohibits any restrictions of rights. Why register then? I am already not allowed to hold certain government jobs, as long as I maintain the dual citizenship. Not that I want those jobs anyway (mostly law enforcement), but it makes me wonder. Or another example, the government is actively developing what looks like an official ideology. Yet the Russian constitution explicitly forbids that. A series of acts restrict activities of NGO’s, including what amounts to a total ban on foreign funding. It looks like the death of democracy by a thousand of tiny cuts.

Democratic institutions have never been strong in Russia. Most importantly, the legislative and the judicial branches have not been truly independent since late 90-s. But it is not just that. There is nothing here like ACLU, so no one will take all these cases to court. A few civil rights organizations tend to be partisan, while ACLU is pointedly neutral. Russian journalism has been struggling, and the state control over media seems to be strengthening. The liberal opposition is very weak. The opposition parties are unable to attract wider audiences, in part because the government severely limits their freedom, and in part, because they simply do not know how.

Yet, this is not the entire story. The country has a significant, and sophisticated middle class. Russians have always loved to travel, and many have seen the world. The adult population is fairly well educated, better than the average OECD country. Within the federal and regional governments, quite a few capable people continue to work on country’s development, despite everything. The rumor of total corruption are exaggerated. The civil society does exist, although not in the same form as it is known in Europe and America. It is too soon to give up on Russia; it has the potential for a normal democratic development. I may be an optimist, but I don’t see significant barriers to that. It is more of a fluke than some sort of an exceptional nature of Russian society. One important reason for the current state of affairs is that Vladimir Putin happens to be an exceptionally gifted politician, who also happens to be very cynical about democracy. And to survive politically, he had to make the conservative turn, because the liberal classes have – rightfully - withdrawn their support. I agree with Stephen Cohen, who believes that the US has made a number of mistakes, which contributed to Russia’s political backpedaling. Of course, U.S.’s own unfortunate prolonged war on terror did nothing to welcome Russia or other regional powers into democratic fold. On a personal level, Putin and many Russians feel that the country has been repeatedly snubbed by the West, the missile defense project is just one of many stories. The particion of Serbia is another, and the list of grievances goes on and on. The perception may or may not be true, but nothing has been done on symbolic level to counteract it.

What I am saying is, the present sad state of Russian democracy does not have deep economic or political roots. It all may change.

Синдром педагогического вздора

Мне недавно довелось читать много заявок на гранты в одном из российских фондов, по педагогике. Загадка не в том, что много слабых заявок – это везде так. В сущности, на то и конкурс, чтобы отличить сильных от слабых. Загадка в том, что, в общем-то, вполне квалифицированные и умные люди используют такой способ мышления и изложения, который делает их работу намного хуже, чем она могла бы быть. У меня такое ощущение, что есть какой-то интеллектуальный вирус, пандемия, поразившая педагогику. Исключительно талантливые люди все равно как-то справляются, и их интересно и полезно читать в любом жанре. Но множество достойных людей производят какую-то наукообразную галиматью, как бы против своей воли. Ну, правила игры такие. Поэтому у ученых от педагогики такая низкая репутация среди смежных наук. Об этом неприятно писать, но это правда. Сразу скажу, что у меня нет толкового диагноза, а тем более плана лечения (это ведь не статья, а блог). Поэтому постараюсь описать именно как синдром, то есть набор симптомов.

• Псевдонаучная лексика. Некоторые ученые думают, что изобретение нового термина, описывающего ту же реальность, и есть собственно научная работа. Если перевести все эти термины на нормальный человеческий язык, то нередко от текста буквально ничего не остается. Или остаются тривиальнейшие мысли, вроде того, что чтобы управлять школой надо понимать, как она устроена. Или для того чтобы учить ребенка, неплохо бы иметь с ним добрые отношения. Но проблема в том, что и сам автор порой скрывает свое непонимание за умными, как ему кажется, словами. Надежда на то, что и другие не поймут, и возможно не станут спрашивать. Скажем, метаантропологический подход или там парапарадигматическая концепция того-то и того-то.
• Преобладание операций с абстрактными, формальными категориями. Например, в задачах исследования указываются «выявление концептуальных основ» или «уточнение сущности понятия», или какая-то другая ерунда, ни на пядь не приближающая нас к решению каких-либо реальных теоретических или практических проблем. Ну хорошо, уточнили мы понятие «нравственное воспитание в политехническом вузе» и определили мы его состав, функции, методы, подходы, концептуальные рамки и прагматические манифестации. Легче вам стало от этого? Или вот еще разработка модели – ну, предположим, модели сетевого взаимодействия учебных заведений и учреждений культуры. На примере Зюзинского района. Что такое модель? Это схемка с кружочками и стрелочками. Полезный эффект равен нулю.
• Чрезмерный интерес к так называемому «научному аппарату», то есть к приемлемой для определенного диссертационного совета формулировке объекта, предмета, целей, задач, положений выносимых на защиту и прочее. Все это чисто формальные упражнения, никак не улучшающие качество работы, и почти наверняка снижающей качество. Нигде в западном мире нет разделения на объект и предмет, и даже терминологического различения между ними в английском нет. Никто не понимает что такое актуальность, и сказать это по-английски нельзя (topicality?). То ли это соответствие очередной линии партии, то ли следование какой-то непонятной научной моде, то ли действительно определение практической проблемы, которую возможно поможет решить исследование. Весь этот стандартный набор категорий надо отбросить и использовать принятые в западных диссертациях и статьях способы введения в проблему. Знаю, Краевский все это искренне любил, и был человеком очень неглупым, но, по-моему, он все-таки ошибался. 
• Отсутствие проверяемых, фальсифицируемых гипотез. Почти везде находят то, что и ожидали найти, потому что и не задумывались над тем, что же, собственно, проверяется. И какие данные опровергнут гипотезу.
• Низкая доля и низкое качество эмпирического компонента исследований. Сплошь и рядом можно увидеть смехотворно маленькие выборки, отсутствие или неправильное определение контрольных групп, отсутствие простейшего статистического аппарата, небрежно, на коленке составленные и плохо обработанные опросы, и др. Не каждая статья или диссертация должны включать в себя эмпирическое исследования. Я, например, пишу в жанре философии образования, чаще всего без оригинальной эмпирики. Но тогда работа должна строиться на правилах теоретического жанра. А он вовсе не сводится к новому описанию старых, давно известных вещей. Теория – это прагматичная штука, и она должна быть кому-то для чего-то необходима. 

В чем же причины синдрома? Ясно, что свою роль сыграли и долгая изоляция российской педагогики от мировой мысли, и отсутствие финансирования эмпирических исследований, и то, что педагогика ассоциировалась с педагогическими университетами, в которых в среднем исследовательская культура ниже, чем в классических (что справедливо и для Америки). Несомненно, значительную роль сыграло идеологическое давление со стороны коммунистов. Но последнее коснулось всех социальных и гуманитарных наук, и мне кажется, что они восстановились в большей степени, чем педагогика. Не исключено, что педагогика в последние десятилетия подвергалась и подвергается значительно большему коррупционному давлению, чем другие науки, потому что это более массовая специальность. Не знаю больше ли плагиата и мошенничества в педагогике, чем в экономике, но не удивлюсь, если больше.

Тут есть еще одна историческая проблема. Российская педагогика ведь выросла из традиции Algemeine Pädagogik, которая медленно умирает в Германии. Нигде больше нет педагогики как научной дисциплины – не от недостатка усилий ее создать, а потому что это, вероятно, невыполнимая задача. Во всем мире совершенно очевидно победила англоязычная традиция Education Research, то есть исследований в область образования. Нет пока никакой педагогики как дисциплины. Есть образование как предметное поле приложения других наук.

Не могу сказать, что мне лично удалось избежать этой заразы. В моей российской диссертации, написанной почти четверть века назад, наверняка можно найти некоторые из вышеописанных симптомов. Хорошо помню, как Людмила Ивановна Новикова, которая больше всего ценила мысль, говорила мне: «Вы понаукообразнее пишите». Ведь дело чести каждого научного руководителя – это довести своего аспиранта до успешной защиты. Они самим своим поведением учат аспирантов как не выбиваться из общего русла, как проскользнуть через диссовет незаметненько. Поэтому руководители сами того не желая отсекают рискованные, смелые идеи, и учат своих аспирантов подчиняться нелепым правилам. Самое страшное, что искусство подчинения этим правилам – действительно превращается в особое умение. Умные, порядочные люди направляют свои таланты именно на то, чтобы обхитрить диссоовет, на политическую игру, а не на то, чтобы написать хорошую работу. Да и я не забыл, как в эту игру играть, и если надо будет защитить нашего аспиранта, то и не побрезгую. Проблема не личностная, но системная.

Сама процедура защиты большим советом неспециалистов приводит к оглуплению педагогической науки. Что можно защищать, если никто из членов не читал работы, не проверял данные? Естественно, только «концептуальный аппарат», то есть самую поверхностную часть работы. Причем надо сделать так, чтобы не разозлить никого из членов совета. Работа стремится к наибольшему общему знаменателю, то есть к тривиальности. Отсюда и поминальники – списки имен, на чьи работы якобы опирается исследователь. У меня есть подозрение что они слепо копируются из одной работы в другую. И подходы-то все, буквально все используются – и системно-деятельностный и активного обучения, и системный, ну и средовой, и полидисциплинарный. А чтоб никого не забыть, то и компетентностный.

Отдельно надо сказать о ВАКовском списке специальностей. Мы живем в эпоху междисциплинарных исследований, когда новые области появляются, а старые исчезают. Зачем делать вид, что существует граница – не только между 13.00.01 и 13.00.08, но и между психологией и педагогикой? И все равно, люди, которые сидят в советах по такой-то специальности не могут знать обо всем, о междисциплинарных переходах. В Американских и европейских университетах специально к каждой диссертации подбирается маленькая команда, которая в наибольшей степени может помочь аспиранту. В Америке та же команда плюс независимый наблюдатель решают, достоин ли аспирант степени. В Нидерландах диссертацию отправляют на экспертизу внешним экспертам. В России такая система, возможно, выглядит более коррупционно-опасной. Но, по крайней мере, она не создает постоянного давления вниз, к низкому качеству диссертаций. Видел я и в Штатах слабые диссертации, но не было ощущения эпидемии.

Hey, you

The politics are getting darker, and war is still looming on the horizon. If you listen to some, the country is going to hell. I don’t think so, but it is scary anyway. So my mind wonders away, into small, insignificant things, like the conventions of greetings in Russian and English. Escapism? - Why the heck not.

In English, one is expected to say the name after each “hello.” Americans have an utterly unrealistic expectation that everyone will remember your name after the very first formal introduction. If you don’t do that, you’re actually saying – every time! – “but I don’t remember your name; you are not that important.” Not remembering the name is hugely embarrassing to both parties, even though it is perfectly natural for people to forget each other’s names. Some brave people will reintroduce themselves as many times as they meet you, until you get their name right. It takes guts, and does not remove the awkwardness, because they are saying, somewhat patronizingly, - “I know you don’t know my name, but I will help you out here.”

The Russian convention is a lot more forgiving. People can greet each other and have a long conversation without naming each other by name. People will find indirect ways of restoring the missing peace of information – either by remembering within a few minutes, or by asking someone else, or by looking into the conference program, or at the name tag. I find it to be a much more reasonable custom. Indeed, we sometimes remember perfectly well who the other person is, where she or he works, and all important previous conversations – everything but the actual name. So we can still continue talking without embarrassment, and then restore the name situation quietly, and without losing face. In America, people also have that strategy; it is just a lot more obviously the less preferred one. It is still awkward.

In Russia, getting to know each other is a slower process. For example, at business meetings, people often skip introductions, and people will gradually meet over the course of the meeting. There is a wider range of degrees of knowing each other – between “I know who you are” to “we have seen each other before,” and then on to “we know each other,” etc.

Don’t get me wrong, Russians have their own torturous communication habits. The worst one is trying to figure out the “you” and “thou” (the informal address, like the German Du or French Tu) situation. I repeatedly try to offer my junior colleagues to call me by first name, like I got used to in America. Some will just refuse, so I have to keep addressing them in a formal “you” to maintain equity. Others will agree, but then can’t bring themselves to doing it, and will use the most awkward form of Russian address, where neither “you,” not “thou” are used. That strategy is perfectly obvious to both parties involved. With people who are older than me or higher in social status, it is up to them to offer the switch, but Russians don’t really have a straightforward way of doing it. It has to be a delicate, and if you ask me, completely pointless dance.

So, let’s combine the best of the two worlds. Everyone switches to informal form of address, and wу allow more time to remember names. Peace.