Социальные сети как театр войны

Никто не оказался готов к тому моменту, когда древнее параноидальное сознание встретилось с совершенно новым феноменом социальных сетей в интернете. Про параноидальное сознание писал Richard Hofstadter в известной статье 1964 года. Тут ничего нового нет (хотя интересно, как некоторые домыслы американских конспирологов повторяет, например, Юлия Латынина в своих субботних монологах). Но раньше эти люди сидели себе изолированно, иногда писали книги, или распространяли самиздат про алкоголь как пятую колонну Запада по уничтожению России. Теперь они получили доступ к новым информационным каналам и старая болезнь расцвела с новой силой. Это не только наша проблема, см. например выборы Трампа, и участие в них многочисленных фабрикаторов фейковых новостей, как корыстно, так и политически мотивированных.

Но проблема совершенно точно есть. Как заметил наш аспирант Ваня Смирнов, затраты на производство лжи намного меньше, чем усилия по ее разоблачению. Угроза именно в этом, - в том, что есть естественная среда для производства параноидальной лжи, и в том, что по всей вероятности, не только коммерческие структуры, но и государственные игроки постепенно научатся ее использовать в своих интересах.

Вот вам пример масштаба проблемы – поиск на запрос «ВШЭ» и «ЦРУ» находит около 300 тысяч хитов. Какая-то часть – это аналитика Вышки с использованием слова ЦРУ, но огромная масса – это параноидальный бред о том, что Вышка управляется из ЦРУ, и о том, что мы хотим разрушить Россию. Чуть больше хитов на запрос «ЕГЭ» и «катастрофа», 317 тысяч. Совершенно дикая теория "золотого миллиарда" дает 213 тысяч результатов.

Возникает вопрос – можно ли оставаться спокойным и рациональным, и либо игнорировать весь этот вздор, либо спокойно на него отвечать фактами, цифрами? Как многие мои друзья и коллеги, я долгое время так и думал. Но теперь до меня начинает доходить настоящий масштаб угрозы. Думаю, что мы ее недооцениваем. Теперь я склоняюсь к мысли, что так реагировать нельзя. Это война, и на войне нужно использовать все средства, которые есть под рукой, в том числе производство популярных мемов, фейковых историй, создание армии троллей за прогресс, цивилизацию, здравый смысл. Самое главное, что мы очень плохо понимаем как функционирует массовое сознание в условиях новых коммуникационных технологий, как рождаются и распространяются вирусные мемы и фейки, и как их можно разрушать или ограничить. Иначе наш общий цивилизационных проект окажется под угрозой. Одним просвещением, боюсь, мы не обойдемся.

Либералы, консерваторы и образование

В США сложился довольно редкий консенсус по образованию. Начиная, пожалуй, со старшего Буша все основные законы по продвижению образовательных реформ поддерживаются обеими ведущими партиями. Суть реформ сводится к тому, чтобы как-то повысить среднее качество образования и сократить разрыв в достижениях между расовыми группами. Американские либералы и консерваторы согласились притушить культурные войны в образовании, то есть бесплодные дебаты о ценностях. А вместо этого сосредоточиться на том, о чем согласие есть.

Ничего такого у нас, к сожалению, не сложилось. Либералы многие годы проводили реформы без оглядки на сложившееся консервативное большинство населения. Большинство этих реформ считаю необходимыми. Но не было принято особых мер по их популяризации с учетом культурных особенностей и установок большинства населения. И можно было их упаковать в совершенно другие риторические формулы. Да и трудно узнать мнение населения при отсутствии нормальной политической жизни и свободным СМИ. Консерваторы же восприняли смену министра как свою победу, как возможность теперь наконец-то диктовать свою волю либеральному меньшинству, даже если оно составляет основной костяк экспертного сообщества в образовании. Блог Проханова "Она выдержит" – иллюстрация такого наивного триумфализма. К сожалению, ни та, ни другая стратегии особо успешными быть не могут. Нельзя проводить реформы без сильных союзников среди большинства, опираясь только на исполнительную власть. И нельзя вообще поддерживать современное образование без поддержки экспертного сообщества.

До сих пор в образовании не было серьезных попыток организовать диалог между здравыми консерваторами и либералами, который мог бы определить, в чем точки согласия, а в чем – предмет несогласия по образованию. Вместо этого идут либо опереточные теледебаты на интеллектуальном уровне амёбы, обычно заканчивающиеся ритуальным унижением мальчика для битья. А потом Первый канал удивляется, что не могут найти серьезных экспертов для своих передач. Или же идут монологи в СМИ и блогах, в которых стороны легко разделываются в своем воображении с карикатурными версиями друг друга.

Но диалог нужен, он собственно составляет основу нормальной политики. Без него место в публичном пространстве занимают маргиналы с обеих сторон. И начинается бесконечная череда периодических мелких побед одной стороны над другой, где все идеи и меры воспринимаются только как инструменты борьбы. В результате диалога должна родиться новая повестка дня для Российского образования.

Сезонное

Некоторые березы уже паникуют, прячут первые желтые листья в совершенно еще зеленой траве. Как будто они и ни при чем, как будто еще ничего не случилось. И солнце как-то несколько обленилось и карабкается не так высоко, как раньше, и уже без энтузиазма. Из всех явлений естественного мира, только педагоги набирают обороты. Как бы против тренда, назло всему, включая прохладу ветра и мракобесие сильных. Они вылезают из норок, оглядываются, машут друг другу, берутся стайками за общий огромный Сизифов камень. Толкнут его немного вверх, он опять скатится назад. Те, кого научили, уходят, новые приходят – ничего не знают. Цивилизованность то вроде чуть подрастет, то опять откатится назад. Слишком долгая история для одного человека увидеть результат.

Но в этом есть ведь и особая, отчаянная прелесть. Учить – это как рисовать мелом на асфальте или палочкой на песке. Или следить за движением ледника. Бесполезность – это ведь на самом деле красота. Утилитарность противоположна эстетике, хотя дизайнеры и упорствуют в отрицании этого очевидного факта. Мы никого особо не меняем. Они приходят такими же, какими и пришли, ну может быть чуточку другими. И то неизвестно, надолго ли. Это ужасно, но согласитесь, есть в этом какой-то особый кайф. Наверное, только священники понимают – как можно слушать про одни и те же грехи, тысячи лет одно и то же, ничего не меняется. И в то же время делать попытку что-то изменить.

Это тост к вечеру первого сентября, а всем педагогам надо обязательно выпить. За дождь, который смывает наши рисунки с асфальта, за вечность, юность и забвение.

The dog days in Moscow

Russians don’t have the expression, but here they are in Moscow, most definitely. It is not just heat, which could be fought off with air conditioning, but also a particular slow species of summer light, the liquid quality of air that your lungs drink more than breath. I sense the unmistakable slow churn of little wheels in the brain, failing to get traction over the simplest of thoughts. My aspirations shrink to cold beer, or ice cream, or a lake somewhere nonexistent but still very far.

In the dog days, Wikipedia is the best read, just random articles about Jesuits, Finnish languages, microeconomics, Adderall, and the Hawthorne effect. Yes, where were we? - Aha, the dog days is apparently an astronomical expression, when the Big Dog constellation comes up. And yet I see a big dog panting, its tongue is the only cooling device. I can smell its wet fur. These are the dog days of summer.

The office folk are trying to work as honestly as they can. As so am I, so am I. The chapter for the book has increased 900 words today. How many of them will stay? – hard to tell. Maybe all of them will, maybe none. One thing is certain – there is no way to write all of those things planned for this summers. No, not a chance; mathematically impossible it is. Damned Russian government – why do you ban Adderall? That’s is the worst of your faults. I ain’t gonna vote for Vlad no more.

Ватные палочки в уши не вставлять!

Почему изготовители ватных палочек считают своим долгом предупредить, что их не стоит совать в уши? Почему они не говорят – не есть, не поджигать, не засовывать в …? А потому что известно, что люди обычно чистят ватными палочками именно уши, делая при этом себе только хуже.

Тот же самый примерно принцип должны, на мой взгляд, применять исследователи в сфере социальных наук. Начать думать о том, какой наиболее вероятный неправильный способ использования полученных данных, и предупреждать потенциальных пользователей о таких очевидных опасностях. Например, большинство тестов по оценке образовательных достижений детей нельзя использовать для оценки эффективности учителей и директоров школ. Это и потому что, что тесты просто разработаны для другого, и потому что в вступает в силу так называемый «закон Кэмпбелла». Оцениваемые неизбежно находят способы манипулирования данными, с помощью которых они оцениваются. Кроме того, использование одного узкого показателя ВСЕГДА искажает деятельность, которую мы намерены улучшать через измерения. Например, сокращение не-ЕГЭ-ванных предметов, тем, навыков.

Традиционно исследовательская этика не предусматривала ничего подобного. Мы публиковали свои исследования в специальных журналах, потом бурчали по поводу журналистов и бюрократов, которые все извратили, как всегда. Но теперь ситуация меняется. Многие результаты становятся мгновенно известны широкому слою людей, в том числе блогерам, активистам, чиновникам, родителям. Есть специальные сайты, которые читают все подряд, и выбирают наиболее сенсационные с их точки зрения находки, чтобы превратить в заметный заголовок, который потом превратить в клики. Только очень небольшой процент читающей публики способен оценить тонкие различия между корреляцией и причинностью, оценить размер эффекта, понять особенности выборок, и т.п. Мы живем в совершенно новом мире, и этика исследователя не должна оставаться неизменной.

Что я предлагаю? В структуру типичной статьи к существующим разделам (литература, методы, данные, анализ, выводы) надо добавить раздел «как можно и как нельзя использовать данные». Там должно быть простым языком написано что-то вроде «ватные палочки в уши не совать». Например «Данный инструмент нельзя использовать для оценки эффективности педагогов и администраторов». Или, «несмотря на наличие корреляции, увеличение количества книг в доме не приведет к улучшению образовательных результатов».

The lonely thinker syndrome

You know the type – someone smart, with a thirst for knowledge, a good natural thinker, but through circumstances of one’s life excluded from a broader scholarly conversation. Those are intelligent people outside the intellectual milieu, the lonely thinkers.

Their tragedy is self-induced. The lonely thinkers tend to develop a theory, and there is no one to challenge it. Working alone on a theory is incredibly hard, because it is so incredibly easy. They mistake their own excitement that comes from insight for the revelations of truth, and become seduced and captured by their own ideas. Gradually, the mental positive reinforcements create an unassailable and graceful castle of beliefs that explain everything just right. The only nagging worry is that others do not appreciate or use their discoveries.

It is so hard to reconcile one’s convictions with the indifference of other people that some succumb to the madness of conspiracy theories. Such thinkers believe the evil forces suppress the truth intentionally. Others include in their theories a belief that all other people are very stupid, which completes the lonely thinker’s system. The loneliness becomes justified and arrogant, the Truth becomes whole and impenetrable by doubt. But if the world does not want to hear you out, and you are so right, then it is one of the two: people are evil or they are stupid. Underneath all of that is a deeply held fear of own incompetence, suppressed.

But wait, don’t we all suffer sometimes from the lonely thinker’s fallacy? It happens when we work on a specific project in isolation for too long. It happens when we pursue exotic theories no one in our field can understand and therefore critique. We all do fall in love with our neat theories and favorite hypotheses. An alcoholic’s brain comes up with myriad sophisticated excuses to get a drink. Just like that, a scholar’s brain will find many reasons how to ignore rather than honestly consider criticisms or disconfirming data.

Oh yes, we all have been there, for creating new knowledge and being confronted by others is so painful. Admitting that you have missed this little thing and that little thing, and that you completely ignored this large hole in your argument, and that your data just does not say what you think it says… So painful, so necessary, so very human it is.

Университет и наркотики

У университета есть два способа реагирования на растущее употребление наркотиков среди студентов. Первый самый простой и потому соблазнительный – это политика полной нетерпимости (zero tolerance, “Just Say No”). Второй – более расплывчатый и аморфный путь профилактики, просвещения с использованием научно достоверных данных, полицейской борьбы с торговцами, координации всех служб университета (в первую очередь, общежитий, безопасности, академических подразделений). Сюда же входят довольно дорогие попытки наладить студенческую жизнь, сформировать позитивные группы, кружки и сообщества.

Сразу скажу, что политика полной нетерпимости не работает. Это известно и из исследований, и из моего опыта в США, где такие политики были широко распространены до недавнего времени. Психологически понятно, что есть желание вырвать заразу на корню. Администраторы думают: «Если студенты знают, что любое употребление наркотиков, даже самых легких (как марихуана) будет неотвратимо караться отчислением, то это предотвратит дальнейшее употребление». Если же проступок окажется безнаказанным, то это дает сигнал другим студентам, что немного можно.

Вроде логика кажется железной, а, тем не менее, она не работает. Почему? Вероятно студенты либо недооценивают риск быть пойманными, либо он действительно очень низкий. И поведение людей (особенно молодежи) в ситуациях с низким и высоким риском - совершенно разное. Повысить риск быть пойманным невозможно без тотальной, очень дорогой и неприемлемой политически тотальной слежки. Если же риск низкий (то есть реально раскрывается только одно из нескольких сот или даже тысяч употреблений), то студенты воспринимают систему как иррациональную, случайную, из области несчастных случаев. Небольшой риск стимулирует употребление и не оказывает никакого превентивного воздействия. Но на политику нулевой терпимости уходит много ресурсов, и вообще университетам кажется, что они сделали все, что смогли. Но это в конечном итоге самообман, страусиная позиция. Выгнать несколько студентов в год ведь не проблема. Это не трудно, в отличие от долгого и трудного влияния на молодежную культуру.

Было бы обидно, если бы российские университеты наступили на те же грабли, что и американские. Но, во всяком случае, это предмет разговора как в органах самоуправления, так и в студенческих организациях. Нельзя допускать ползучего принятия политики без эксплицитного обсуждения и без изучения чужого опыта и научных исследований.

Authentic Improvement: A Case for Flexible Faculty Evaluation Policies

For those who belong to the exclusive club of world-class universities, the need for publishing is a non-issue. It is something that you do – or perish as the catchphrase goes. However, for universities with strong teaching traditions, both liberal arts colleges and regional universities, the rationale is not always obvious. “We are not going to become the next Harvard anyway. And there are too man pointless publications already in the world. Why should I take time away from my students?” The short answer is that without an active scholarship agenda, one can only be successful as an undergraduate instructor, and onle for some foundational generic courses. Anything beyond that requires a clearly established scholarly agenda and a reputation. As graduate education continues to expand, it behooves universities to strengthen their scholarship output.

It is easy to make the case why we all need scholarship, but much more difficult to explain how it could be done. The barriers are many. In many teaching-centered schools, it is actually very difficult for faculty to product good quality scholarship. And this is only partially due to higher teaching loads. In social sciences, research is impossible without access to data, or the ability to gather qualitative of quantitative data. Both need time and money. The lack of high quality publications makes faculty less competitive in grant seeking activities. They just don’t have the right pedigree to be competitive, which creates a vicious cycle: The lack of funds to do good research, and no research record to get funding.

For many universities aspiring to enter the world-class club, issues are very similar, although sometimes a windfall from a government-funded excellence initiative may temporarily relieve the pressure of funding. In addition, those in non-English speaking countries experience language barriers that perhaps only Nordic universities have been able to penetrate. Yet the rest of the mix is the same – lack of skills, connections, access to data and equipment, large teaching loads. The Russian higher education represents an interesting case of distorted labor practices. As instructors are paid mostly for face-to-face encounters, faculty are very reluctant to redistribute hours within academic plans in favor of more independent work. Who is going to grade all those assignments for free? On the other hand, university leadership is suspicious that more independent work for students will just tempt professors to work less, and see additional part-time work in other universities. The confluence of such interests produces a highly inefficient lecture-centered teaching practices, with poorly paid and overworked faculty, who have no time for real research. Despite all the peculiarities, I think first-rate universities in emerging economies have a lot in common with second and third tear state schools in the developed world. Both want to move up, and both have barriers to overcome in engaging in quality research.

In this context, I would like to invite us to think about exceptions –faculty that seem to be able to break through the institutional and cultural barriers and establish themselves as leading scholars in their respective fields while working at a second-tier university. Perhaps in understanding how they are doing it, university leaders will better understand what kinds of institutional reforms are needed to move their entire institutions on the next level. The characters below are entirely fictional… And if you recognize themselves, just saying hi, and thanks. All cases are from education, because that’s what I know.

Susan is a super-engaged early childhood educator: with her professional community, with her many students, friends, family, her own and adopted children, their schools and friends, books, the news, and about anyone she meets for the first time. That incredible inflow of encounters and relations gives her the kind of dense phenomenological data that makes her an engaging author. One of leading publishers recognized her talent, and over the years she build a relationship with an editor that trusts her instincts and lets her work on anything Susan likes to work on. The editor knows well, that books will be engaging regardless of the specific topic, and people will buy them. But the books are not just popular; they have a serious scholarship dimension, and gained recognition in the scholarly community as well. Susan does not care much about grants, nor does she demand release time; she just learned to get by without those.

Michael’s strategy is somewhat similar. He writes books on literacy and has build a strong relation with a leading publisher. But his emphasis is on graduate students, who are his research laboratory. He spends enormous amount of time coaching, teaching, observing. That gives him enough materials for making generalizations about what works in literacy instruction and what does not. The publishing connection also gives him access to book tours, and an opportunity to engage with hundreds of teachers across the country, hear their stories, and receive their feedback. I don’t believe he collects data formally from them, but for the kind of practice-oriented research it is not necessary. And of course, Michael could probably show the highest Hirsh on campus.

Tony’s success is connected with an opportunity his predecessor saw and snatched. Back in 1960-s The US Federal Government sought to establish centers on Excellence in Developmental Disabilities in every state. The Feds supported them with small grants, and specifically tried to place them not in flagship or Ivy League schools, but those second-teach teaching universities. Tony was able to use the really small advantage by positioning his group as the center of expertise within the entire state, and gain national recognition. Success builds success, and he later was able to bring in very significant, highly competitive federal grants. One of the secret of his success is that his unit is somewhat independent of the University’s bureaucracies, and thus can behave as a true entrepreneurial organization, with its own small staff, its own budget, and schedule. Yet he is also very helpful to colleagues within the university’s Special Education department, and involves them in the grant-writing and projects.

What’s the moral of these stories?

1. It is highly unlikely that faculty will all have the same strategies in building their scholarly identities so. So, be prepared for a variety of scholarly engagements, and keep tweaking your faculty evaluation and promotion policies until they are flexible enough to accommodate the diversity in academic careers. Those systems can be both flexible and rigorous.
2. It is also unlikely that entire faculty of any university will move towards scholarship excellence all at once. Perhaps it is wise to focus on a few, break-troughs first, and make sure they gradually enlarge the orbit of influence to give opportunity to others. Or, more likely, your university already have such champions; it is only a matter of allowing them to include others. Scholarship is, as we all know, a network of ideas, practices, and individuals. One person can provide access to many, but that requires strong institutional support and encouragement, otherwise islands of excellence will remain islands. 
3. It is important to recognize that none of the three of my heroes would be doing well at a top research university. Their scholarship does not fit well, and some were actually late bloomers. They would have been denied tenure at a highly competitive place, and would not have the freedom to pursue their interests. The second-tier universities must recognize their unique niche in the talent market, and try to specifically attract the kind of passionate, talented, self-directed people by promises of freedom and independence unobtainable at R1 schools. 
4. All these people learned to capitalize on a specific resource. Without resources, there is no development. But those do not have to be monetary or even tangible resources. Connections, reputations, unique experiences – all of those can be used. People need help in recognizing such resources and latching on them. I will end with a story illustrating the point. Many years ago, I was talking to our Dean with a group of other young faculty. He looked at us and said – you together probably speak 7 or 8 languages, and come from four different countries. Why don’t you build your program using your strength? It just did not occur to us, but an experienced administrator should be good at spotting a resource when he sees it.

A version of this blog is published here

Сакральная Гипернормативность

Цикл гипернормативности нигде не начинается, как и все циклы. Просто в какой-то момент университет или другая организация начинает испытывать неудобство от того, что некий процесс непонятно как делать. Никто не хочет принимать на себя ответственность в низах, потому что а вдруг мы неправильно себе это представляем, а потом еще отвечать. В верхах напрягаются и рожают многостраничный документ. Чтобы не опозориться, берут какой-то уже существующий документ и с него берут пример. Например, название документа может быть «Правила трудоустройства студентов». Но один из первых пунктов содержит что-то вроде «Настоящий документ устанавливает правила трудоустройства студентов». То что это же козе понятно собственно из названия, никого не волнует. Наоборот, искусственность и абсурдность дают ощущение сакральности. Кто же будет уважать обычную человеческую речь?

Тоже для сакральности пишут определения понятий: «Студент это лицо обучающееся в ГБОУ ШМОУ ХМОУ…» Как если бы было в нашем языке какое-то другое определение студента. Для вескости включают священные источники – данный Регламент основан на положениях Конституции РФ, а также ФЗ 007. В соответствии с правилами сакральной нормативности документ должен быть длинным, содержать в себе массу совершенно ненужной информации – для веса. И он должен изобиловать словами типа «осуществляющий», «являющийся» или «неотъемлемый». Желательно использовать сложносочиненные и одновременно сложноподчиненные предложения с 3-4 подлежащими, чтобы только тренированный в бюрократическом языке человек мог вообще понять о чем речь. Это делается, чтобы отличить нашего человека от лоха или там студента, и лоху бросить в лицо – что же Вы, не видите, тут же ясно написано – и потом трехэтажный легализм-бюрократизм. Лох лишается равновесия и вынужден согласиться.

Это не шутки, потому что сакральная гипернормативность не только всерьез осложняет работу организации, но и продолжает формировать отношение к власти как к чему-то непрозрачному, сакральному. Этот язык подменяет источник власти – это не то, о чем мы, нормальные люди сами договорились, а что-то мистическое и непостижимое. Дискурсивные практики формируют сознание. Расчеловеченный язык провоцирует расчеловечивание отношений.

России нужна прежде всего лингвистическая революция (надеюсь за это не посадят). Надо начинать с ревизии локальных нормативных актов, которая будет включать в себя их сокращение, слияние и перевод на человеческий язык. У нас их слишком много, слишком многое регламентируется из центра, они все слишком длинные и содержат в себе массивы совершенно ненужного текста.

Нормативные акты нужны, конечно. В американских университетах принято иметь только два, иногда три свода нормативных документов. Различных регламентов и разовых соглашений больше, но они существуют только в виде веб страниц или папочек с memo, и за них отвечают подразделения, которые их ввели. Основные своды, как правило:

(1) каталог, где собраны все учебные регламенты и БУПы. Сюда же входят и очень простые, в пол-страницы правила приема, и т.д. Каталог переиздается (онлайн и часто на бумаге) каждые два-три года, и ни одна строчка в нем не может быть изменена без утверждения curriculum committee (УМК) и администрации университета (обычно провоста – проректора по учебе).

(2) Часто бывает еще Student Handbook с правилами, которые касаются поведения, процедур апелляции, прав студента. Но во многих местах все это просто входит а каталог.

(3) Для взаимоотношений с ППС и руководством есть либо устав, либо договор (если кампус профсоюзный), либо еще какой-то документ. Он включает в себя все нетехнические регламенты отношений с преподавателями.

Сведение регламентов имеет смысл, потому что ограничивает общий объем, создает единый источник официальной информации и облегчает задачу синхронизации.

На баррикады! За человеческий язык! Умрем как один!

Русский спор

Наблюдая вот уже почти три года за своими коллегами, и за собой, я придумал понятие «русского спора». Надо сказать, что он есть и в Америке, где прошла большая часть моей взрослой жизни. Но у нас в России, пожалуй, и чаще, и чище проявляется. Русский спор идет об абстрактных, общих принципах, правилах и решениях, формальных структурах и схемах. При этом у людей, ведущих спор, в голове имеются различные конкретные примеры и контексты общего, но они этого не осознают, предполагая, что собеседник имеет в виду то же самое. А он имеет в виду что-то другое, поэтому они никогда не могут договориться или достичь компромисса. Или наоборот, договариваются, а потом обижаются, что другой не выполняет договора.

Это на самом деле интересный феномен. Не буду тащить сюда философию или право, но эта проблема тысячелетней давности и тысячи теорий. Русский спор вырастет из совершенно законного делания договориться по принципам, чтобы потом можно было эту договоренность применять к значительному числу частных случаев. Это, теоретически, экономит время и энергию. И, кроме того, становятся видны как-бы более фундаментальные, то есть крепкие основания договоренности. Но люди упускаю из виду, что спор об общем несет в себе всегда ловушку – а именно имплицитные, никогда не озвученные разногласия по поводу того, что же конкретно имеется в виду. Очень часто разногласия в принципах совершенно не исключают согласия по конкретному примеру. И наоборот, согласие по принципам оборачивается потом разногласием по каждому конкретному поводу.

Иногда же дело заходит так далеко, что наоборот, конкретные примеры становятся символическими заменителями принципов. Так, например, часто бывает в американской политике. Любое повышение налогов, иногда совершенно разумное и необходимое, республиканцы считают своим долгом осуждать как пример чуждой им идеологии. А демократы будут бороться против любого сокращения социальных расходов, даже самого очевидно необходимого. Из принципа, якобы, а на самом деле чтоб бороться за власть. У них тоже происходит «русский спор», только в политике. У нас же – на каждом шагу, особенно с мужем или женой.

Бороться с русским спором достаточно просто, хотя и трудозатратно. Во-первых, надо все время просить собеседника привести конкретный пример той позиции, которую он отстаивает. И самому так делать. Это многое проясняет, и делает принципы более призрачными, лишает их доли реальности. Во-вторых, надо задавать самим себе мой любимый вопрос - «А какова прагматика вопроса?». То есть если мы сейчас решим так, то какие практические последствия? А если иначе, то тоже какие? То есть надо понимать, что некоторые споры вообще не имеют смысла, ибо не ведут за собой никаких практических последствий.

Вообще не люблю принципы, сущности, правила и всякие абстрактные идеи. Они, конечно необходимое зло, потому что надо же как-то упрощать реальность. Но надо их видеть тем, что они есть – простые, безмозглые инструменты, как молотки или отвертки. Попользовались, и в ящик.