Игры в мышление

И в России и в Америке, но особенно в России, есть такой класс игр. Наверняка многие из вас знают их, хотя и под разными названиями. Людей разбивают на группы и просят в течение пяти- десяти минут произвести на свет какие-то идеи. Поскольку никто из них толком к этому не готовился, то и идеи в основном получаются бледные. Но даже если какая-то оригинальная, сильная идея вдруг прорывается, то времени на ее обдумывание нет, и ее автор встречает растерянные взгляды своих со-группников. И тот, кто назначен от группы спикером, обычно ее не включает, потому что и сам не вполне понимает. И ведь люди стараются проииизвести именно то, что от них ожидают организаторы – ведь это же игра, и надо же подыгрывать. Таким образом, выдается некоторое количество весьма поверхностных мыслей. Руководители игры потом весь этот набор причесывают, и делают из него структуру для дальнейшего обсуждения. То есть даже если появляется время, то структура тривиальности остается до конца.

В некоторых вариантах игр людей начинают страшно ругать, за то что они не произвели ничего внятного за те пять минут (то есть как и ожидалось). И они, расстроенные и оскорбленные выдают вторую порцию – тоже очень тривиального, но искусно замаскированного в мудреные слова материала. Но поскольку все эмоционально заведены, то они начинают воспринимать продукт своего коллективного бреда как какой-то прорыв. Важно, что в этих играх обычно начисто пропускается фаза обычного критического разбора идей и предложений. Как правило, есть формальная критика – «вы не отрефлексировали позицию» или «это не формат, а тренд» или еще как-то в этом роде. Но нет нормального приземленного рассуждения о том, будет ли идея работать или как до нее дойти. В результате такой эмоциональной и интеллектуальной встряски вполне разумные люди выдают на гора какую-нибудь фантазию, к которой потом стыдновато возвращаться. То, что казалось прорывом в два часа ночи в субботу, через два дня начинает казаться достаточно наивной галиматьей. Да и лучше не смотреть – это же про процесс, а не про результат.

В реальном мире действительно сильные идеи достаточно редки. Они требуют большого времени и сконцентрированного обсуждения. Для продуктивного мышления нужно терпение, время, и доказательства. Нужно избегать всячески давления группы на отдельного человека – группа должна помогать вырастить авторскую идею; группа не может быть автором идеи. Научное мышление всегда критично. Наука – это дело скептиков. Да иногда есть необходимость перемены фаз – от свободного, ничем не ограниченного брейнсторминга к критическому анализу сгенерированных идей. Но совершенно недопустимо пропускать критический анализ совсем. Причем анализ не формальный (Как это укладывается в нашу же жесткую схему?) а реальный (Как это будет работать?). Нельзя дискутировать идеи в искусственно созданном интеллектуальном вакууме – надо привлекать те теории и данные, которые мы имеем. Вот этот момент изоляции от мира объединяет игры в мышление с религиозными культами. Изоляция снижает порог критичности, делает все известные человеку ходы и приемы мышления неэффективными, а взамен дает ему совершенно новые правила игры. В этих новых правилах он новичок, он инфантилизируется, и им легко управлять. Его референтная группа меняется, ему банальные тривиальности начинают казаться глубочайшими откровениями, а все непосвященные – дураками.

В ожидании супер-инновации

Много лет назад, я, как и все пользовался какими-то поисковиками. Мой последний был WebCrawler, то есть «ползун по интернету». Это точно отражало его сущность, но нам всем казалось, что так и надо, и иначе быть не должно. Что такое подождать 60 секунд, ведь интернет-то большой? Однажды мой друг Чарльз посоветовал мне попробовать новую штуку под названием Google. Я обычно избегаю пробовать совсем новые вещи, жду, когда другие попробуют. Но он настаивал, ничего, в общем-то, не объясняя. Надо сказать, что Гугл не занимался тогда совсем никакой рекламой – пользователи сами передавали друг другу информацию.

Вот такой должна быть супер-инновация – в образовании, и где угодно. Попробовал раз, и не нужно объяснять преимуществ, не надо никого убеждать. Преимущества очевидны – а именно Гугл работал в десятки раз быстрее, чем все остальные. Второе – эта инновация должна отвечать на реально существующие потребности людей, причем сами они о своей потребности и не догадываются. Третье – эта инновация не требует от них большего труда, а наоборот, экономит усилия или сокращает рутинные работы. В этом критерии беда многих образовательных новинок – они может быть и замечательные, но требуют больше работы, чем без них. И наконец, четвертое – эту инновацию легко использовать, не надо переучиваться. То есть в некотором смысле это не совсем новая инновация – она является продолжением уже существующего, привычного процесса, она, поэтому, легко встраивается в социальный контекст использования.

Вот такую инновацию в образовании мы и должны искать. И такой не было много-много лет. Наверное, одной из последних была меловая доска, в самом начале 19 века. На ней можно было показывать один и тот же текст всему классу, и при этом менять его относительно быстро. До меловой доски надо было или передавать одну книгу, читать ее вслух, или полагаться на повторение хором. После меловой доски – и проектор и интерактивная доска – лишь мелкие улучшения на фоне той супер-инновации. Она была дешевой, надежной, простой в обращении технологией, облегчающей труд учителя и ученика. Изобретение массовой школы в Пруссии ив Америке в первой трети 19 века – это тоже супер-инновация, хотя она абсолютно не изменила технологию учения – просто распространила старую модель на всех детей, с колоссальными для цивилизации последствиями. Наверное, есть какие-то другие примеры супер-инноваций, но вы поняли, о чем речь.

Инноваций в образовании появляется огромное количество. Почему? Очевиден один ответ – образование по-настоящему еще не вкусило плодов компьютерной революции. И, казалось бы, эта сфера, связанная с передачей информации, и должна бы одной из первых использовать информационные технологии. Но этого не произошло, потому что у учения есть одна интересная особенность – его продуктивность во многом зависит от усилий, которые учащийся потратил. То есть простая логика автоматизации не работает. Да, можно скопировать текст за секунду и вставить его в свой фай, вместо того, чтобы писать от руки. Но и образовательный результат будет нулевой. Второй, менее очевидный ответ – массовая школа, возможно, достигла своих внутренних пределов производительности труда школьников. И ни одна из попыток реформирования пока не увенчалась массовым же успехом. По-прежнему, элитная школа намного опережает массовую по производительности детского учения.

То есть задача образовательной супер-инновации совсем не имеет очевидного решения. Это не значит, что такого решения быть не может. Мы знаем много примеров, когда задача, не решаемая в течение тысячелетий, была в какой-то момент успешно решена. Например, изобретение увеличительного стекла привело к открытию мира микробов, и к пониманию причин многих болезней. Увеличительное стекло стало супер-инновацией для медицины.

Мы собираем идеи в Конкурсе Инноваций в Образовании – уже больше 300 заявок. Зачем? А надеемся, вдруг одна из них - потенциальная супер-инновация? Вдруг мы поможем ей состояться? Нет ведь, наверное, ничего более восхитительного, чем присутствовать – и помогать - при рождении чего-то настолько редкого и настолько значимого. А если и не найдем – тогда хотя бы поможем нескольким обыкновенным инновациям пробиться. Ведь они в своей совокупности готовят почву для появления супер-инновации. Ведь кто-то же вначале изобрел WebCrawler, а потом уже двум стэнфордским аспирантам пришла на ум совершенно безумная идея загрузить весь интернет на свой компьютер.

И дело не только в технологиях: иногда чисто организационные или экономические находки ведь могут иметь серьезные последствия, как в случае с массовой школой. И они сами пробиваются в свет с трудом. Нужны какие-то общественные институты, которые помогают им оформиться. Ведь мы знаем из истории открытий – многие из них делаются по нескольку раз, потому что первооткрывателя никто не оценил и не поддержал. Очень возможно, что супер-инновация в образовании уже есть, только никто о ней не знает.

Freedom is specific

Am I more or less free in Russia than when I was in the US? The answer is not that obvious. Let’s consider a few practical matters.

1. This blog – only once have I considered self-censorship here, and in the end decided to go with that anyway. I was afraid that my post, no matter how insignificant, may affect the chances for our rector to be reappointed (he is appointed directly by the government). Later I learned that the rector expressed more or less the same sentiment publicly on radio, so he took the risk, too. In the US, I had to pull my blogs or edit them several times, all because of concerns with political situation within the state. It is safe in the US to criticize the federal government, but the state, especially if it is a small state – a different matter altogether. In fact, a state official had called my superiors to pressure them about my blog (and it wasn’t even offensive or outrageous, just critical). 
2. The concept of Experiential Studios, which was designed with my colleagues, could not be, for a number of reasons, implemented at RIC. Partly because of the accreditation regime in the US, and partly, because of the resistance by the Arts and Sciences faculty. Well, we’re implementing a very similar program starting this Fall here at HSE. Not without a fight, but it has been approved. 
3. In American universities, I had to spend a lot of time on mostly boring tasks, associated with accreditation (read NCATE). Not just boring, but I was not convinced it is useful. Here in Russia (I’ve got in again on an accreditation year, such luck), I was able to delegate most of this work to others. And the project itself was not that burdensome Probably as useless I terms of quality assurance, but less demanding. Instead, I was able to pull off a really interesting exercise of external review for our two programs. Wу have asked international experts to read our student’s theses, and grade them to see if they consider the final product to be at the world level (they did). 

So, what I am saying? My country has just annexed a part of its neighbor and looks like is gearing up to intervene in a civil war. The state-controlled mass media looks more and more chauvinistic. There are no independent TV channels, or courts here; the non-profit sector is being harassed. How can one be freer? That’s just the thing – there is no freedom, there are many kinds of freedom and non-freedom in various dimensions of our lives. Professionally it can be one thing, politically – quite different. Then there is the personal life, the everyday life (where doo you buy your groceries? How do you pay your bills?). All of these have different textures of freedom, and those vary within one country from city to city, and definitely among countries.

Голосование ногами и руками

Те, кто голосуют ногами, не делают погоды на выборах, но будущее страны во многом зависит от них. В современной экономике нужны креативные прорывы, а они зависят от настроения узкого слоя людей. Поэтому классический популистский авторитаризм больше не работает. Вернее, стратегия работает на короткий срок, но на более длительный срок она проигрышная. Восстановление компромисса между руководством страны и либеральной интеллигенцией поэтому в какой-то степени неизбежно. Вопрос только в том, насколько быстро в Кремле это осознают.

После протестного движения зимы 11-12-го, высшее руководство страны совершило совершенно предсказуемый поворот в сторону консерватизма. Этот поворот примерно совпадает с т.н. «Южной стратегией» Никсона. Действительно, арифметика российского электората такова, что Единой России можно относительно честно выигрывать любые выборы, если прямо опираться на социально консервативные и националистические слои населения. Понятно, что небольшая победоносная война не повредит. Но главное, что потеря поддержки либеральной интеллигенции не только не ослабила, а наоборот укрепила позиции Единой России, потому что наличие некоего внутреннего оппонента (если не врага) как раз и помогает привлечь больше консервативных голосов.

К сожалению, электоральная арифметика работает на выборах, но подводит в экономическом развитии страны. Высокообразованная и креативная часть населения имеет тенденцию быть либеральной по своим политическим взглядам. Почему креативность совпадает с демократическими инстинктами, мы точно не знаем, но это так. Для инновационной экономики России нужны именно эти довольно узкие слои населения. И нужны не просто так, чтобы были, а чтобы чувствовали себя уверенно и защищенно. Именно эти классы наиболее мобильны, и могут себе позволить выбирать страну, в которой развивать свой бизнес. Для них важны чисто личные свободы, но и политические свободы тоже. Их очень просто выдавить из страны – физически или просто загнать в состояние бездеятельности. Ведь что такое новая когнитивная экономика? Это, прежде всего, производство идей. И для конкурентоспособной страны уже недостаточно просто заимствовать чужие идеи, надо научиться производить свои. То, что сделали Nokia для Финляндии и Samsung для Кореи – этого Газпром не может сделать для России. Не потому что там работают нетворческие люди, нет. Просто сама инновационность стала двигателем экономического развития. А инновационность штука хрупкая и капризная. Например, у Вышки проблемы с набором иностранных профессоров – просто потому что новости из России в последние месяцы сами знаете какие. И так везде. Для того чтобы перезапустить российскую экономику, нужна либерализация политической системы, реформа юридической системы, и реальные антикоррупционные шаги.

В политике есть некоторые взаимные заблуждения, которые надо просто пережить. Российские либералы не замечают, что консервативное движение – не есть только искусственное создание коррумпированного государственного аппарата. Это реальная, аутентичная политическая сила, которая приобретает свой голос, и к которой надо относиться с уважением. Ведь эти люди никуда не денутся, и с ними надо научиться жить. Консерваторы тоже серьезно ошибаются: они ведут себя так, будто останутся у власти навечно. А политик всегда должен думать о том дне, когда его не выберут. И самое главное, они резко недооценивают непропорциональное влияние либеральной интеллигенции на российскую экономику. Общие же интересы обеих групп в том, чтобы восстановить то более или менее рабочее равновесие, которое существовало до 2011 года. Консервативный поворот должен замедлиться и повернуться вспять. Иначе экономика все равно сделает то, что было не под силу демонстрантам на Болотной площади.

Russia, long time on the fence

Thanks to those of you who asked how we are doing here with all the news. There is absolutely no threat to our personal safety here in Moscow. Ukraine is not going to launch an assault on Moscow. The news from the Eastern Ukraine is scary and disturbing, and it is all very personal to the people of Eastern Ukraine.

Much more troubling is the slow, but steady sliding into a more authoritarian, less free society. It is hard to say which is the cause and which is the consequence – the conflict in Ukraine (and inevitable although sad surge of “patriotism”) or the shift to authoritarianism. And internal politics is always linked to external; that much we know.

I think it is an oversimplification to think that all the strings in Russia are pulled from Kremlin, or personally by Putin. He is as much a hostage of the larger political forces as their master. (Although the decisions to annex Crimea and to threaten Ukraine with invasion are most likely his alone). The myriad small things to drag the country back in time come from many people. Here is where I disagree with most Russian liberals. Their mistake is to equate authoritarianism with one person, or with a corrupt clan of officials. In fact, Russia has seen the birth of a powerful political movement that is both socially conservative and politically repressive; they also tend to be hawkish in foreign policy. It is sort of a version of GOP a-la 1963. It is very unlikely Putin actually controls them, although he uses the movement when he sees fit – which tends to be more and more often. But the liberal minority needs to acknowledge this political force as a legitimate, powerful, if scary political opponent, not as a conspiracy of bureaucrats alone.

The shifts are many. For example, Duma is considering a law that requires bloggers to register with the Russian equivalent of FCC. This only pertains to those bloggers who have an average of 3000 hits a day, which I never have. So, OK, not to worry? Or, they will soon want people with dual citizenship to register with immigration authorities, although the Russian constitution explicitly allows dual citizenship and prohibits any restrictions of rights. Why register then? I am already not allowed to hold certain government jobs, as long as I maintain the dual citizenship. Not that I want those jobs anyway (mostly law enforcement), but it makes me wonder. Or another example, the government is actively developing what looks like an official ideology. Yet the Russian constitution explicitly forbids that. A series of acts restrict activities of NGO’s, including what amounts to a total ban on foreign funding. It looks like the death of democracy by a thousand of tiny cuts.

Democratic institutions have never been strong in Russia. Most importantly, the legislative and the judicial branches have not been truly independent since late 90-s. But it is not just that. There is nothing here like ACLU, so no one will take all these cases to court. A few civil rights organizations tend to be partisan, while ACLU is pointedly neutral. Russian journalism has been struggling, and the state control over media seems to be strengthening. The liberal opposition is very weak. The opposition parties are unable to attract wider audiences, in part because the government severely limits their freedom, and in part, because they simply do not know how.

Yet, this is not the entire story. The country has a significant, and sophisticated middle class. Russians have always loved to travel, and many have seen the world. The adult population is fairly well educated, better than the average OECD country. Within the federal and regional governments, quite a few capable people continue to work on country’s development, despite everything. The rumor of total corruption are exaggerated. The civil society does exist, although not in the same form as it is known in Europe and America. It is too soon to give up on Russia; it has the potential for a normal democratic development. I may be an optimist, but I don’t see significant barriers to that. It is more of a fluke than some sort of an exceptional nature of Russian society. One important reason for the current state of affairs is that Vladimir Putin happens to be an exceptionally gifted politician, who also happens to be very cynical about democracy. And to survive politically, he had to make the conservative turn, because the liberal classes have – rightfully - withdrawn their support. I agree with Stephen Cohen, who believes that the US has made a number of mistakes, which contributed to Russia’s political backpedaling. Of course, U.S.’s own unfortunate prolonged war on terror did nothing to welcome Russia or other regional powers into democratic fold. On a personal level, Putin and many Russians feel that the country has been repeatedly snubbed by the West, the missile defense project is just one of many stories. The particion of Serbia is another, and the list of grievances goes on and on. The perception may or may not be true, but nothing has been done on symbolic level to counteract it.

What I am saying is, the present sad state of Russian democracy does not have deep economic or political roots. It all may change.

Синдром педагогического вздора

Мне недавно довелось читать много заявок на гранты в одном из российских фондов, по педагогике. Загадка не в том, что много слабых заявок – это везде так. В сущности, на то и конкурс, чтобы отличить сильных от слабых. Загадка в том, что, в общем-то, вполне квалифицированные и умные люди используют такой способ мышления и изложения, который делает их работу намного хуже, чем она могла бы быть. У меня такое ощущение, что есть какой-то интеллектуальный вирус, пандемия, поразившая педагогику. Исключительно талантливые люди все равно как-то справляются, и их интересно и полезно читать в любом жанре. Но множество достойных людей производят какую-то наукообразную галиматью, как бы против своей воли. Ну, правила игры такие. Поэтому у ученых от педагогики такая низкая репутация среди смежных наук. Об этом неприятно писать, но это правда. Сразу скажу, что у меня нет толкового диагноза, а тем более плана лечения (это ведь не статья, а блог). Поэтому постараюсь описать именно как синдром, то есть набор симптомов.

• Псевдонаучная лексика. Некоторые ученые думают, что изобретение нового термина, описывающего ту же реальность, и есть собственно научная работа. Если перевести все эти термины на нормальный человеческий язык, то нередко от текста буквально ничего не остается. Или остаются тривиальнейшие мысли, вроде того, что чтобы управлять школой надо понимать, как она устроена. Или для того чтобы учить ребенка, неплохо бы иметь с ним добрые отношения. Но проблема в том, что и сам автор порой скрывает свое непонимание за умными, как ему кажется, словами. Надежда на то, что и другие не поймут, и возможно не станут спрашивать. Скажем, метаантропологический подход или там парапарадигматическая концепция того-то и того-то.
• Преобладание операций с абстрактными, формальными категориями. Например, в задачах исследования указываются «выявление концептуальных основ» или «уточнение сущности понятия», или какая-то другая ерунда, ни на пядь не приближающая нас к решению каких-либо реальных теоретических или практических проблем. Ну хорошо, уточнили мы понятие «нравственное воспитание в политехническом вузе» и определили мы его состав, функции, методы, подходы, концептуальные рамки и прагматические манифестации. Легче вам стало от этого? Или вот еще разработка модели – ну, предположим, модели сетевого взаимодействия учебных заведений и учреждений культуры. На примере Зюзинского района. Что такое модель? Это схемка с кружочками и стрелочками. Полезный эффект равен нулю.
• Чрезмерный интерес к так называемому «научному аппарату», то есть к приемлемой для определенного диссертационного совета формулировке объекта, предмета, целей, задач, положений выносимых на защиту и прочее. Все это чисто формальные упражнения, никак не улучшающие качество работы, и почти наверняка снижающей качество. Нигде в западном мире нет разделения на объект и предмет, и даже терминологического различения между ними в английском нет. Никто не понимает что такое актуальность, и сказать это по-английски нельзя (topicality?). То ли это соответствие очередной линии партии, то ли следование какой-то непонятной научной моде, то ли действительно определение практической проблемы, которую возможно поможет решить исследование. Весь этот стандартный набор категорий надо отбросить и использовать принятые в западных диссертациях и статьях способы введения в проблему. Знаю, Краевский все это искренне любил, и был человеком очень неглупым, но, по-моему, он все-таки ошибался. 
• Отсутствие проверяемых, фальсифицируемых гипотез. Почти везде находят то, что и ожидали найти, потому что и не задумывались над тем, что же, собственно, проверяется. И какие данные опровергнут гипотезу.
• Низкая доля и низкое качество эмпирического компонента исследований. Сплошь и рядом можно увидеть смехотворно маленькие выборки, отсутствие или неправильное определение контрольных групп, отсутствие простейшего статистического аппарата, небрежно, на коленке составленные и плохо обработанные опросы, и др. Не каждая статья или диссертация должны включать в себя эмпирическое исследования. Я, например, пишу в жанре философии образования, чаще всего без оригинальной эмпирики. Но тогда работа должна строиться на правилах теоретического жанра. А он вовсе не сводится к новому описанию старых, давно известных вещей. Теория – это прагматичная штука, и она должна быть кому-то для чего-то необходима. 

В чем же причины синдрома? Ясно, что свою роль сыграли и долгая изоляция российской педагогики от мировой мысли, и отсутствие финансирования эмпирических исследований, и то, что педагогика ассоциировалась с педагогическими университетами, в которых в среднем исследовательская культура ниже, чем в классических (что справедливо и для Америки). Несомненно, значительную роль сыграло идеологическое давление со стороны коммунистов. Но последнее коснулось всех социальных и гуманитарных наук, и мне кажется, что они восстановились в большей степени, чем педагогика. Не исключено, что педагогика в последние десятилетия подвергалась и подвергается значительно большему коррупционному давлению, чем другие науки, потому что это более массовая специальность. Не знаю больше ли плагиата и мошенничества в педагогике, чем в экономике, но не удивлюсь, если больше.

Тут есть еще одна историческая проблема. Российская педагогика ведь выросла из традиции Algemeine Pädagogik, которая медленно умирает в Германии. Нигде больше нет педагогики как научной дисциплины – не от недостатка усилий ее создать, а потому что это, вероятно, невыполнимая задача. Во всем мире совершенно очевидно победила англоязычная традиция Education Research, то есть исследований в область образования. Нет пока никакой педагогики как дисциплины. Есть образование как предметное поле приложения других наук.

Не могу сказать, что мне лично удалось избежать этой заразы. В моей российской диссертации, написанной почти четверть века назад, наверняка можно найти некоторые из вышеописанных симптомов. Хорошо помню, как Людмила Ивановна Новикова, которая больше всего ценила мысль, говорила мне: «Вы понаукообразнее пишите». Ведь дело чести каждого научного руководителя – это довести своего аспиранта до успешной защиты. Они самим своим поведением учат аспирантов как не выбиваться из общего русла, как проскользнуть через диссовет незаметненько. Поэтому руководители сами того не желая отсекают рискованные, смелые идеи, и учат своих аспирантов подчиняться нелепым правилам. Самое страшное, что искусство подчинения этим правилам – действительно превращается в особое умение. Умные, порядочные люди направляют свои таланты именно на то, чтобы обхитрить диссоовет, на политическую игру, а не на то, чтобы написать хорошую работу. Да и я не забыл, как в эту игру играть, и если надо будет защитить нашего аспиранта, то и не побрезгую. Проблема не личностная, но системная.

Сама процедура защиты большим советом неспециалистов приводит к оглуплению педагогической науки. Что можно защищать, если никто из членов не читал работы, не проверял данные? Естественно, только «концептуальный аппарат», то есть самую поверхностную часть работы. Причем надо сделать так, чтобы не разозлить никого из членов совета. Работа стремится к наибольшему общему знаменателю, то есть к тривиальности. Отсюда и поминальники – списки имен, на чьи работы якобы опирается исследователь. У меня есть подозрение что они слепо копируются из одной работы в другую. И подходы-то все, буквально все используются – и системно-деятельностный и активного обучения, и системный, ну и средовой, и полидисциплинарный. А чтоб никого не забыть, то и компетентностный.

Отдельно надо сказать о ВАКовском списке специальностей. Мы живем в эпоху междисциплинарных исследований, когда новые области появляются, а старые исчезают. Зачем делать вид, что существует граница – не только между 13.00.01 и 13.00.08, но и между психологией и педагогикой? И все равно, люди, которые сидят в советах по такой-то специальности не могут знать обо всем, о междисциплинарных переходах. В Американских и европейских университетах специально к каждой диссертации подбирается маленькая команда, которая в наибольшей степени может помочь аспиранту. В Америке та же команда плюс независимый наблюдатель решают, достоин ли аспирант степени. В Нидерландах диссертацию отправляют на экспертизу внешним экспертам. В России такая система, возможно, выглядит более коррупционно-опасной. Но, по крайней мере, она не создает постоянного давления вниз, к низкому качеству диссертаций. Видел я и в Штатах слабые диссертации, но не было ощущения эпидемии.

Hey, you

The politics are getting darker, and war is still looming on the horizon. If you listen to some, the country is going to hell. I don’t think so, but it is scary anyway. So my mind wonders away, into small, insignificant things, like the conventions of greetings in Russian and English. Escapism? - Why the heck not.

In English, one is expected to say the name after each “hello.” Americans have an utterly unrealistic expectation that everyone will remember your name after the very first formal introduction. If you don’t do that, you’re actually saying – every time! – “but I don’t remember your name; you are not that important.” Not remembering the name is hugely embarrassing to both parties, even though it is perfectly natural for people to forget each other’s names. Some brave people will reintroduce themselves as many times as they meet you, until you get their name right. It takes guts, and does not remove the awkwardness, because they are saying, somewhat patronizingly, - “I know you don’t know my name, but I will help you out here.”

The Russian convention is a lot more forgiving. People can greet each other and have a long conversation without naming each other by name. People will find indirect ways of restoring the missing peace of information – either by remembering within a few minutes, or by asking someone else, or by looking into the conference program, or at the name tag. I find it to be a much more reasonable custom. Indeed, we sometimes remember perfectly well who the other person is, where she or he works, and all important previous conversations – everything but the actual name. So we can still continue talking without embarrassment, and then restore the name situation quietly, and without losing face. In America, people also have that strategy; it is just a lot more obviously the less preferred one. It is still awkward.

In Russia, getting to know each other is a slower process. For example, at business meetings, people often skip introductions, and people will gradually meet over the course of the meeting. There is a wider range of degrees of knowing each other – between “I know who you are” to “we have seen each other before,” and then on to “we know each other,” etc.

Don’t get me wrong, Russians have their own torturous communication habits. The worst one is trying to figure out the “you” and “thou” (the informal address, like the German Du or French Tu) situation. I repeatedly try to offer my junior colleagues to call me by first name, like I got used to in America. Some will just refuse, so I have to keep addressing them in a formal “you” to maintain equity. Others will agree, but then can’t bring themselves to doing it, and will use the most awkward form of Russian address, where neither “you,” not “thou” are used. That strategy is perfectly obvious to both parties involved. With people who are older than me or higher in social status, it is up to them to offer the switch, but Russians don’t really have a straightforward way of doing it. It has to be a delicate, and if you ask me, completely pointless dance.

So, let’s combine the best of the two worlds. Everyone switches to informal form of address, and wу allow more time to remember names. Peace.

Дело Зубова и академическая свобода

Прочел я заметку Зубова в Ведомостях, и она мне совсем не понравилась. Для ученого – слишком упрощенно и небрежно написано. Австрия 1938 года сильно отличается от Крыма 2014, хотя бы потому, что была независимым государством. Российский режим радикально отличается от нацистского. Предсказание, что Турция отхватит у России кусок Крыма как в Кипре – просто нелепость. Да и вообще услышать от профессионального историка клише о том, что все, мол, в истории повторяется – это как-то слабовато.

Но. Зубова уволили из ведомственного ВУЗа на основании того, что он опубликовал материал, критикующий государственную политику. Значит ли это, что экономисты Вышки не имеют права критиковать экономическую политику Кремля? Если так, то Ясина надо уволить. Значит ли это, что мы в Институте образования не можем критиковать политику МОНа? Тогда надо нас всех немедленно уволить. Непонятно, зачем тогда России вообще нужны университеты, а тем более амбиции попасть в клуб университетов мирового класса.

Большинство людей не понимают, зачем университетам нужны особые условия свободы мысли и слова. Люди думают, что мы ищем особых привилегий. Это конечно не так, сама эффективность нашей работы завязана на способности высказывать вслух непопулярные мысли. Университеты без этого просто ничего не стоят, перестают приносить пользу обществу. То, что сделал Зубов, не выходит даже за границы обычных прав гражданина, гарантированных статьей 29 нашей конституции, не говоря уже о принципах академической свободы. Ни один человек не может быть уволен за заметку в газете, пусть даже неудачную. То, что он уволен из организации, всерьез считающей себя университетом, позорно вдвойне.

Есть драки, которых можно избежать, а есть такие, которых избежать нельзя. В данном случае, затронуты наши ключевые профессиональные интересы, интересы всех профессоров из всех университетов. Если мы избежим этой конкретной драки, то мне кажется, потеряем уважение и своих зарубежных коллег, своих студентов, и друг друга. Поэтому мы и выступать должны не как отдельные граждане, а как профессиональное сообщество. То есть говорить и писать должны ученые советы, собрания трудовых коллективов, профессиональные ассоциации ученых, ассоциации ВУЗов, академия наук. Если бы все они (а не только вольное общество историков) написали резолюции, осуждающие действия руководства МГИМО, то эффект был бы существенным. Даже если бы мы не добились восстановления Зубова, то повторение таких действий стало бы гораздо менее вероятным.

Для начала, призываю ученые советы Вышки и всех российских вузов принять простую резолюцию, осуждающую увольнение профессора Зубова. Поскольку мы не имеем доказательств, что на ректора МГИМО Анатолия Торкунова оказывалось давление, то ему и отправить. Ну и в прессу, разумеется.

The labor theory of red tape

People who make decisions in a medium-to-large size organization inevitably have assistants. The higher in the hierarchy, the more likely they are to have one. Despite all the wonderful things the assistants do, there is a downside to having one or two or three: they shield the boss from the bureaucratic realities of one’s own organization. Assistants file paperwork, collect receipts in the strictly prescribed order, do and re-do forms as many times as needed. They are not in a position to bring to the boss’s attention the little absurdities of the workflow, because their job is exactly the opposite – to relieve the boss from the mundane, boring, and often irrational paperwork. This desensitizes managers.

Let us not go too far – I cannot remember when I did my own trip reporting paperwork. At UNC, Karon did them all, at RIC – Paula, and now Anya does it for me. So when faculty grumble about some stupid piece of annoying paperwork, I may be less familiar with what exactly do they mean, because I have never done what they are complaining about. Besides, my job is to keep my head somewhat above water and see the bigger picture, so it is easy to ignore the little stuff. Yet the ultimate success of an organization depends on its rank-and-file members, and the little irritants make a big difference to their morale and therefore productivity.

Now, in Russia it is relatively easy to hire another assistant, because the labor pool of good administrative assistants is relatively large and inexpensive. So instead of dealing with inefficiencies of organizational practices, we tend to through more people between managers and their own organizations. Therefore, the level of bureaucratization is relatively higher in Russia than it is in the US. (Just to remind you, I do not buy into all the mentality theories. It has nothing to do with culture and everything to do with economics and politics).

The cheap assistants are, of course, not the only reason. A larger one is the inadequate quality of many Russian laws and regulations. In the US, state-level regulations, and many federal ones can be also very messy. Sometimes truly stupid things will creep in. But in America, there is a functioning civil society, and the irritants tends to work themselves out through professional and civic organizations, their lobbyist, through local representatives, etc. In Russia, the only people to have real lobbyists are large businesses. None of the professions and none of NGO’s have any kind of lobbying power. Therefore, the legislative acts tend to stay buggy for years.

One recent example: an admiral dying of cancer shot himself when his family was unable to obtain narcotics because of an absurd legislation (restricting prescriptions terms and requiring a number of signatures). The most bizarre, the most shocking fact was that legislators in the Duma did not know that was a problem. No one told them, because Russian oncologists do not have a professional organization strong enough to hire a lobbyist. No one had a stake at maintaining the old law; the Duma sort of recognized it was a mistake. They simply did not know, or no one was able to convince them it was important.

Why is that? Partly it is a general weakness of the Russian civil society. But in part, it is a feature of the labor practices. The professional class such as doctors, engineers, university faculty – all have a relatively low status within their own organizations, and have neither time, nor the means to organize professionally independently of managers. And managers, as we know, have administrative assistants…

Первая жертва войны

В 1918 американский сенатор Hiram Warren Johnson сказал, что правда – это первая жертва войны. Тем более теперь, когда войны совершаются в СМИ в той же степени, в какой и на земле. Мне не пришлось быть свидетелем многим войнам, но закономерность налицо. Начало советской войны в Афганистане помню плохо. Были репортажи, что мол не такое уж великое дело, ограниченный контингент, и не очень было понятно почему пожилые люди так напряглись. Это была, наверное, последняя война, в которой выстрелы в эфире прозвучали уже после настоящих.

Первая иракская война 1991 года предварялась настоящей медийной артподготовкой. Я тогда ничего не понимал в американской жизни. Но когда появились сообщения об Иракских солдатах, подбрасывающих на штыках кувейтских младенцев, тут и до меня дошло, что врут. Потому что эта история повторяется в каждой войне за последние 200 лет. И действительно, помнится, что девушка, рассказавшая о зверствах жила таки в Вашингтоне, и была, кажется, дочерью Кувейтского посла.

Вторая иракская война началась строго по плану, с инфообстрела. Вдруг все высшие лица из администрации Буша стали появляться – буквально в один день – на всех каналах и говорить об Ираке. До этого момента разговор не шел, потому что никакой связи между Ираком и атакой 11 сентября никто не видел. И вдруг увидели, пока немногие. Четыре недели разговоров – и вот уже все видят эту связь. Но у конечно леденящие кровь ужасы о зверствах иракского диктатора, какие-то бассейны с кислотой в которые якобы совали противников.

Ну теперь в России по телеканалам – та же история. Цель очень простая – закрепить определенные смысловые  ярлыки за определенными политическими силами. Отсюда плохо слышно что происходит в украинских СМИ, но сомневаюсь что как-то иначе. В американских СМИ - как всегда,  взвешенный анализ найти можно, но только надо покопаться. На уровне заголовков и картинок - все просто и примерно одинаково. Исключений правилу Джонсона просто нет. Все страны – самые демократичные, самые свободолюбивые – начинают врать в условиях войны. Причем врут они в основном сами себе, чтобы мобилизовать население, и чтобы не так страшно было. Прочтите, например, статью об американской пропаганде во время Второй мировой войны.

Все равно мерзко, и от того что все это делают, менее мерзко не делается. Но не это обидно – обидно, что ничего понять нельзя. Как-будто очки запотели. Конечно, есть люди которые ищут простых ответов, вроде майдановцы - герои а москали - злодеи. Или наоборот, что Беркутовцы-герои, а майдановцы – все сплошь фашисты. Но этим людям и правда не нужна, они ее и без того знают.

Violence and the pacifist losers

The tragic events in Kyiv threw me back to 1991, when I was doing my masters’ in Peace Studies, University of Notre Dame. We had many heated debates about when and how violence is justified. We came from 12 different countries, and the personal and political contexts were all different. I was always in the non-violent camp, perhaps reflecting the history of my country, overwhelmed by political violence of the 20th century. Others, who came from more recent anti-colonial struggles pointed out that all famous non-violent movements usually had parallel violent campaigns or an explicit threat of violence to aid them. I do understand the argument intellectually, but my every instinct rebels against violence.

In Russia, several people openly called for violent solution to the Maidan crisis. On the conservative side, calls for violence were numerous. Many commentators said or hinted that the Ukrainian president should use military force and/or volunteers from the Eastern provinces and put down the rebellion. The threat of volunteers is especially sinister, because civilians fighting civilians is a recipe for horrendous cruelty, as many recent examples show. The official Kremlin line has always been for a non-violent solution, as far as I can tell. But since the government controls the very channels on which calls for violence are aired, it is hard to know which parts of the government really think what. On the liberal side, the calls for violence are more muted, but for example, Yulia Latynina from Ekho Moskvy quite openly called the Maidan leaders to escalate their violent push. Pragmatically, speaking, she was right – only one day of violence brought victory to the Maidan – most of their demands have been quickly granted by the Rada.

But pragmatism be damned. I just can’t imagine myself calling either side of the conflict for more violence. Those are real people that are dying on the streets. This is the country where we may have “geopolitical interests,” whatever the hell that means, but where many of us have friends and family. Bringing more fuel to the raging fire somehow seems just plain wrong. Maybe this is why I am not a politician.

There were several great losers – politicians who could have used violence and be successful, but they just could not ring themselves to do it, and lost. Gorbachev is probably one of them. Most Russians hate him, but I and few others will always respect him for things he could have done, but did not. Marshall Zhukov may have been another example; he probably could have overthrown Khrushchev if he wanted to. It is hard to say about Yanukovich – did he have enough resources to implement the martial law? If yes, he joins my club of pacifist losers, for his political career is over. If he simply did not have the support of the army, then he is just a loser. I guess we will find out soon, for people will start talking. Right now, it is the “fog of war,” and there are few facts, just two competing streams of propaganda.

Hats off to the Polish foreign minister Radoslaw Sikorski, who pushed the compromise with these blunt and very public words: "If you don't support this [deal] you'll have martial law, the army. You will all be dead." That’s my kind of a peacemaker.

Олимпиада, коррупция и правила доказательств

Слушал я, по болезни, много Эха Москвы. Сергей Пархоменко, да и другие комментаторы говорят о коррупции на Олимпиаде как о доказанном факте. И я подумал, что что-то, видимо, пропустил. Еще меня несколько насторожило, что западные СМИ говорят о факте обвинений в коррупции, но ни одно из уважаемых изданий не говорит о доказательствах. Оказываются, все цитируют в общем-то один источник - действительно очень впечатляющий сайт Алексея Навального. Сайт прекрасно сделан визуально, и приводит множество фактов и выводов. Факты мне проверять было неинтересно и некогда, а вот методы доказательств могу оценить. Они совершенно недостаточны не только для того, чтобы определенно говорить о размахе коррупции, но я думаю, недостаточны для возбуждения даже предварительного уголовного расследования. Сразу скажу, что не знаю масштаб коррупции на олимпийских стройках и с радостью приму доказательства, если они будут. Просто пока их нет.

Авторы доклада-сайта используют три основных доказательства: (1) Перерасход по сравнению с первоначальной сметой, (2) Завышенная стоимость по сравнению с зарубежными аналогами, и (3) Личный состав основных подрядчиков, многие из которых близки Путину. Поскольку я веду аспирантский семинар, то хотелось бы использовать это как учебный пример того, как нельзя строить доказательств. Самой главной ошибкой является то, что авторы не сумели устранить альтернативные гипотезы (rival hypothesis). Иными словами, пока приведенные факты можно легко истолковать с позиций возможных других причин, предлагаемое объяснение – коррупция – остаются недоказанными. Но давайте по порядку.

(1) Перерасход (cost overrun) – широко распространенное явление, редко коррупционного свойства. Моя мама заведовала отделом труда строительной ПМК в Сибири в советские годы, и каждый квартал летала в Москву, чтобы объяснить перерасход. Мы от этого как-то не разбогатели, a каждый, кто работал когда-либо на стройке, знает, как трудно точно оценить стоимость объекта, особенно если ты такого раньше никогда не строил. Но серьезно, наш друг Википедия приводит следующие примеры: в IT сфере средний перерасход составляет 43%, и 71% проектов имеют перерасход. Туннель между Англией и Францией был построен с перерасходом в 80%. Оперный театр в Сиднее стоил в 15 раз больше, чем было запланировано. Сверхзвуковой самолет Конкорд обошелся в 12 раз больше, чем надеялись. Наконец, проект, который я видел своими глазами, Бостонский Big Dig показал 190% перерасход. Объясняется это только частично неумением предсказывать стоимость, но и желанием занизить стоимость, чтобы выиграть контракт или втянуть заказчика в авантюру.

(2) Завышенная стоимость по сравнению с мировыми аналогами может объясняться неэффективностью всей Российской экономики, низкой производительностью труда, отсутствием умений в сооружении сложных объектов, и трудностью ландшафта. Или всем этим вместе взятым плюс, конечно, коррупцией. Но для того, чтобы все эти различия в цене (не очень значительные) приписать коррупции, надо предполагать что все остальные из перечисленных мною факторов равны нулю. Как вам такое допущение? И посмотрите на другие товары – скажем, почему кофе и шмотки в Манхэттене стоят дешевле, чем в Москве? Почему кофеварки и компьютеры? И почему тогда не стадионы?

(3) Согласен, что персоналии главных подрядчиков выглядят подозрительно близкими Путину. Единственное, на что хотелось бы указать, так это то, что Российская бизнес-элита вообще-то исключительно мала. Когда-то Дику Чейни страшно доставалось за то, что Халибёртон, на который он когда-то работал, получил крупные военные подряды от Иракской авантюры. Но надо иметь в виду, что в мире всего несколько компаний, которые могли осуществить такого масштаба контракты. В Америке – пожалуй, что и только одна. И удивительно ли, что человек, работавший в ее руководстве, стал потом вице-президентом страны? А где ему еще было набираться опыта? Меня не удивляет, что Путин катался на лыжах с крупнейшими бизнесменами страны – он и должен с ними поддерживать контакты и знать их мнения. И что потом они выиграли конкурс на строительство крупнейших объектов, тоже не очень удивительно – не так уж много, я думаю в Росси компаний, способных построить уникальные ледовые дворцы. Конечно, совершенно другой вопрос – а не стали ли они крупнейшими бизнесменами именно потому, что они катались с Путиным на лыжах или купались в известном озере? Про это я не знаю, и готов рассмотреть анализ вероятности того, что это не случайно. Это был бы интересный проект – оценить выборку людей, достигших к 1999 г. примерно такого же положения в России, как и друзья В.В., с тем же примерно доступом к политическому пространству, и проследить как сложилась судьба этой контрольной группы по сравнению с друзьями президента. Потом провести подобный же анализ в США, например, ведь Обама тоже нанял значительное количество старых друзей, включая нескольких членов кабинета. И сравнить. Но это исследование, не спекуляция, и его надо проводить.

Короче говоря, дорогие аспиранты, не пройдет ваша диссертация у нас, если вы будете использовать тип доказательств, которым оперирует Алексей Навальный. Его намерения, как и ваши, могут быть самыми чистыми, но правила доказательств есть правила доказательств. Безусловно, он имеет право заявлять, что цифры выглядят очень подозрительно. Я с этим совершенно согласен, но подозрение не есть еще доказательство вины.

Меня также несколько напрягает, что люди, искренне стремящиеся к построению правового общества, готовы признать чужую вину на основе обвинений, да еще таких косвенных. Надо требовать раскрытия всех документов по строительству олимпийских объектов – это да. Но приговаривать конкретных людей в эфире без доказательств не есть правильно. Это создает плохие прецеденты, от которых потом всем будет хуже.

Ах, где же ты, российский центрист, тоскую я по тебе, скучному, пресному, рациональному, занудному, нереволюционному, медленному, но на котором таки любая демократия держится.

The ontology of a number or What does it mean to get 1000 hits?

Last week, Google logged 100,000 hits to my blog; time to reflect. The blog exists since summer 2006, and I have managed to burden the world with 315 posts, no more than 10% of them are any good. So it is a minor miracle that the blog has attracted so many hits. One must keep in mind, a lot of my readers were robots – in the last year or so up to 20%. One of the most voracious fans I have called http://vampirestats.com. There used to be fewer robots among us? But hey welcome to the human family, since you came.

Google, the obsessive and meticulous bean counter keeps track of the most popular posts:

The non-linear text	905
Learning with TFA	877
Приключения компетентностного подхода в России	795
Leaving	331
Если вы такие умные, то почему не богатые?	271
Что общего между организацией и кофеваркой?	247
The Value-Added Scandal	233
О доверии	211
The unchecked truth	210
Join the teaching profession, become a selfish bas...	207

I understand about the #2 – The TFA main site picked it up, and they have a large audience. Why did the very top one about the non-linear text picked so many views, I have no idea, none at all. It was not that profound, more of a reflection on the web site we built for NCATE.

It is very hard for me to fathom who in France or Latvia looked at my blogs, which have always been intended mainly for internal audience – for people with whom I worked. Here is the number of hits by country.

United States	79489
Russia	6823
United Kingdom	867
Malaysia	844
Canada	798
Philippines	676
Germany	574
France	372
Ukraine	354
Latvia	331

All numbers are weird. Anything represented as a set of numbers gains in some respect, but also loses in other respects. That’s the game – by assigning something a quantitative characteristic, you make the devil’s pact and strip away all features not measured. Numbers always tell us more and yet infinitely less than stories, pictures, smells, and tactile sensations. Numbers are profoundly autistic, alienating, and just plain strange. If we don’t see this, it is because we have grown up with them, and worked with them for so long. They start seeming more homely and more familiar. But just take a hard look at any number, attached to something you actually experience in your life – the average number of children among your siblings, the rate of divorce in your extended family, and number of teeth your babies had on average by 18 months – you will just see how the quantitative way of understanding the world is distinct, frightening, and yet also weirdly comforting. Numbers are like the blanket a child uses to fend off monsters and wild animals – works well with the former, does not do much to the latter.

As I was working with masters students today and yesterday on their data collection plans, I wish I knew how to explain that with data, the reality is twisted and distorted – and at the same time achieves an awesome clarity and purity, inaccessible to us in any other way. I wonder how this double nature of numbers can be felt and experienced. Numbers are perhaps the strangest human invention, so abstract, it sings like the music of the spheres; it blinds like the sun in the windshield.

Джессика не будет учителем

Джессика - на последнем, четвертом курсе, на финальной 16-недельной практике в школе. Ее учитель-наставник и курирующий преподаватель от университета написали мне, декану педфака. У них очень серьезные сомнения в том, что Джессика потянет. С одной стороны, она творческий человек, и неплохо работает с небольшими группами ребят. Оценки за три с половиной года по всем курсам у нее хорошие. С другой стороны, она постоянно пропускает какие-то очевидные вещи, не понимает культурного контекста школы, и у нее никак не получается работать с целым классом – просто не хватает умения держать большую группу ребят в поле зрения. Собираем небольшую комиссию: какие отзывы с прошлых практик? Что говорят преподаватели, которые ее учили? Мы понимаем, что маленькие красные флажки по поводу нее возникали и раньше, но последнего испытания она не выдерживает, это совершенно точно. Спрашиваю – кто верит, что если дать ей еще полгода и поместить в другую школу, то она выправится? Никто из моих коллег не верит. Значит, будем отчислять с учительской программы, и переводить на не-учительскую, параллельную программу. У нее достаточно кредитов и она может выпуститься со своими однокурсниками – просто мы не можем ее рекомендовать к получению учительской лицензии. Конечно, какие-то слезы, какие-то угрозы родителей последуют – все-таки четвертый курс. Но наша ответственность не перед ней, а перед ее будущими учениками. Это раз. И это не конец света для нее – у нее будет диплом, ну не получилось с учительством, ничего страшного.

Откуда мы знаем, чего мы хотим и что мы можем? Пути педагога в профессию не всегда прямолинейны. Узнать о себе, хочешь ли ты и способен ли ты учить невозможно заранее, не попробовав. Поэтому в США, Великобритании, и многих других странах существует множество различных путей в учительскую профессию, как и возможность выйти из нее относительно безболезненно. Кто-то мечтает с детства стать учителем, и оканчивает педагогический бакалавриат. Кто-то думает стать журналистом или экономистом, но в университете вдруг пробует поработать волонтером с детьми, и понимает, что это его дело. Кто-то, поработав лет 10 в другой области возвращается в университет, чтобы получить магистерскую степень и лицензию учителя. В любом случае, решающую роль играет «проверка на дорогах» – то есть в реальной, длительной, и тщательно организованной школьной практике. К сожалению, нет ни теста, ни опросника, ни анализа крови, который бы отличил хорошего потенциального учителя от плохого. Мы, преподаватели педвузов, иногда догадываемся, но никогда не знаем наверняка.

Вот из этих, в общем простых соображений и на основе подробного анализа зарубежного опыта и возникла концепция реформы педагогического образования в России. Меня, если честно, несколько удивила почти инстинктивная негативная реакция части блогосферы на эту вполне здравую и не очень-то революционную реформу. Ее основные идеи: 1. Возможность облегченного входа и выхода из педагогических программ, чтобы не ломать жизнь ни Джессике, ни ее потенциальным ученикам. 2. Усиление практики, чтобы у программ педагогического образования наконец появились средства и время для настоящей работы в школе. 3. Особая аккредитация программ подготовки учителей – понятно ведь, чтобы специалисты в этой области проверяли друг друга, а не универсальные чиновники. 4. Введение нескольких типов магистратуры – для учителей-практиков, для решивших сменить профессию. 5. Создание системы поддержки молодого учителя в те годы, когда он в ней остро нуждается. Там есть и несколько других идей, повторяю, буквально каждая из которых уже проверена кем-то в мире. Думаю, ругать МОН и не опасно, и привлекает внимание читателей. Люди ведь любят паниковать по поводу разрушения своей чудесной системы образования. Не хочу защищать все, что делает министерство, но вот тут-то они точно ничего не разрушают и движутся в правильном направлении.

Джессика кстати вернулась через какое-то время и поблагодарила нас, за то, что мы ее отчислили. Такое бывает, хотя и не часто. (Всего я, кажется, отчислил человек пятнадцать за свое время как зав отделения и декан в двух разных штатах). Она поняла, что на самом-то деле хочет работать в дополнительном образовании – с маленькими группами детей, которые ходят в кружок по желанию. Но вспоминаю я больше не отчисленных, а магистрантов из программы Master of Arts in Teaching – бывшие инженеры, домохозяйки, рекламные агенты, многие уже в достаточно зрелом возрасте, у многих – дети. Из них часто получаются самые лучшие учителя, и учить их всегда было интересно – жизненный опыт стоит многого. А еще помню группу молодых и очень талантливых ребят, которые проходят ускоренную подготовку в учителя, в программе Teach for America. Мои коллеги, да и я вначале отчаянно сопротивлялись этой идее, не веря, что можно за лето сделать из выпускника непедагогического вуза приличного учителя. Но мы ошибались – для определенной группы людей и это работает.

Американская система подготовки учителей далека от совершенства, прежде всего потому, что труд учителя недостаточно высоко оплачивается и не очень уважается в обществе. Но, тем не менее, за те 15 дет, что я проработал там в четырех университетах, система заметно улучшилась. И это произошло не за счет каких-то сверх—инновационных радикальных реформ, а за счет систематических усилий, основанных на том, что говорят наука и здравый смысл. Американцы существенно диверсифицировали пути к профессии, заметно усилили аккредитационный режим, повысили требования к программам подготовки учителей, и буквально заставили педагогические факультеты тесно сотрудничать со школами. Ведь учитель – это практическая профессия, и преподаватель педвуза, нога которого не ступала в школе многие годы – становится бесполезен. Если вы посмотрите американские результаты на международных тестах, то вы увидите, что они медленно, но верно ползут вверх, несмотря на колоссальные проблемы с детьми их низко-обеспеченных слоев населения. Страны-лидеры в области образования, такие как Финляндия, Корея, Сингапур – все делают примерно то же самое со своими системами подготовки учителей. Я не верю ни в какой менталитет – российские и американские вузы и школы реагируют одинаково на те же меры. Мы можем и должны улучшить качество подготовки учителей, в этом нет никакого сомнения.

Russians and Racism

We are looking for an apartment, and Svetlana has to do the heavy lifting. When she calls about an apartment, there is always an interrogation, which starts with a question – are you (ethnic) Russians? This is perhaps the most uncomfortable question to answer. What they really want to know is that we’re not Central Asians or from the Caucasus. If you answer that you’re French or Estonian, there will be no problem, I am sure. It is all about the race, or, rather phenotype (peoples of the North Caucasus are of course, Caucasians, just with slightly more Mediterranean facial features; one has to live here to develop the fine art of discerning who is from where). In Russia, the racial discrimination in housing is open, blatant, and goes completely unchecked. I don’t know if there are laws against it, but they are certainly not enforced. It is uncomfortable, because we happen to be ethnic Russians, and the discrimination benefits us by narrowing the pool of potential competitors. And if we refuse to answer, well, we need a place to live.

This is sad, because the majority of Russians I know are fairly tolerant, who like the French or the Turks are keenly aware of their own very mixed ancestry. Ethnically distinct individuals used to be well-integrated into the cities, dominated by ethnic Russians. It all seems to change since the large-scale economic migration from Central Asia and from the Caucuses began. It is not that the in everyday life people became harsher. Muscovites are a still a fairly reserved, but friendly bunch. In six months, I have not heard one confrontation or harassment in the streets. We know there are racist thugs here, but I have never seen one. But I cannot remember housing discrimination in the Soviet Union.

The same problem exists in the United States, see for example, an excellent exposé by This American Life. The difference is that in the US, landlords are a lot more careful about expressing their preferences. But in both countries, unfortunately, the real estate makes racism worse than it could have been. Why? Because people begin to discriminate on the basis of someone else’s perceived racism, not on their own beliefs and sentiments. They think their neighbors or potential buyers will feel uncomfortable around diverse people. It is both more sinister (you don’t have to own your racism) and more powerful, self-perpetuating form of racism. I am sorry to say that the dynamics of it is the same.

But if Russians learned the American – much older - lessons, they would know that racism is not just ugly; it is also very costly, and creates huge long-term social and economic problems. Once you allow ghettoes to emerge, you pretty much guarantee crime, weak educational outcomes, and self-perpetuating cycle of poverty. You create large underclass, not just a few disadvantaged individuals. If anything, the governments should actively fight residential segregation by any means necessary. Whatever the cost, it is immeasurably lower than the potential cost of a racially divided society. As long as White and Black, poor and middle class, Slavs and Tajiks live in a close proximity, and send their kids to the same schools, there is hope. They may not like each other very much, and complain about each other, but they still live in the same world. Once they separate, you’ve got a problem. 

Кулунда в Новой Зеландии

Садишься в самолет в снежной Москве и через сутки с небольшим выходишь из другого в разгар Новозеландского лета. Чудеса, которым никогда не устанешь удивляться. Здесь пахнет, как пахло в Кулундинской степи, в Петропавловке Красноозерского района, где мы с братом проводили каждое лето у деда. Так пахнет в начале лета, когда степь еще зелена, и скорее около речки Карасук, чем в открытой степи. Разнотравье, ветер с привкусом пыли, коровий дух, и что-то еще, чему имени нет, и не надо. Помимо запаха, ощущение лета, просто кожей чувствуется летний воздух. Не солнце и не температура, а именно бархатистость его касания.

Свет здесь другой, не такого оттенка, какой-то менее желтый. Небо ночью совсем неправильное, а днем – похоже, но солнце на севере и слишком высоко. И еще, гряды гор – в Кулунде нет гор, только небольшие холмы кое-где. Помню, как дальнозоркий дед за пять километров видел пыль от приближающейся хлебовозки, и уже посылал меня за свежим хлебом в сельпо. Там были чудесные пряники и легковоспламеняющиеся расчески, которыми брат начинял пузырьки из-под лекарств, превращая их в бомбочки.

Вот откуда вся это мелочь, все эти сотни деталей завалявшихся в голове, и моментально, совершенно непроизвольно всплывают в памяти с необыкновенной отчетливостью. А вспомнить свой номер телефона в Провиденсе, где мы жили три года – убей, не мог сегодня, а надо было. Все-таки человеческая память – неэффективная машина, удивительная по своей нерациональности. Хотя впрочем, может быть она оптимальна по какому-то совсем другому параметру. И возможно картины Кулундинской степи и запахи моего детства важнее, чем номера телефонов. Ведь номер-то можно как-то найти, а летний запах раз потеряв, уже и не вспомнишь, что когда-то имел.

The New Year, a Russian ritual

Russians don’t just love their New Year celebrations – who doesn’t? They also have an anxiety about it, a deep-seated belief that it MUST be properly celebrated. Perfectly cool and cynical people will burst into cheesiest series of congratulations, emails with smilies, and stolen digital art. They cannot help it – it’s the New Year! Otherwise, things may go wrong. Generally anxious about the future, Russians are a somewhat fatalistic bunch. The New Year is like a gulp of hand-made optimism.

It is certainly the biggest carnival in the Russian cultural cycle. A thoroughly secular holiday, it tends to unite various religious communities and subcultures, and takes on an air of universality in otherwise very diverse and divided country. Since 1975, the TV shows the same movie, which many adults swear not to see again, and yet they are drawn to it like zombies. What is so special about the movie – no one can explain, including its creator. The plot involves a guys getting very drunk and flying by mistake from Moscow to Sankt Petersburg, and finding his true love via a series of errors. The movie has eight songs (so it is really a musicle), and about everyone in the country knows them.

But the movie is just one element of highly ritualistic set of actions. It is not just the champagne – it has to be the right champagne, and it has to be opened a few minutes before midnight, and glasses must cling exactly от the chimes of the Kremlin clock, or the world will end. Everyone, including those who passionately hate Putin, will listen to his 5-minute speech right before midnight; just like they watched Yeltsyn and Gorbachev, and Brezhnev before. No one cares what these guys have to say – people just want to make sure we still have a country, and a government, and someone is in charge. In this sense, the New Year is a deeply civic ritual.

Then there is the long TV concert show with whoever are the biggest pop stars of the day, with lame jokes and mostly nostalgically recycled old pop songs. It is not about the new and the experimental (although Russian pop culture is normally fairly robust and inventive). The whole thing is meant to be junk food for the soul. Again, the same woman tends to sing at least something every year since early seventies. She just did it again, plus she hosted most of the show (she is 65). As close as one can get to royalty, Alla assures the same thing – yep, we still have a country, and goddamit, we can afford to eat good food and drink anything we want, even is just once a year.

Emails from Russia dies out on about December 30. Even the workaholics and the insane stop working. It’s the New Year, we must celebrate!